Григорий БРЕЙГИН
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
Х Х Х
Уже не жду, мой друг,
Магического знака.
Замкнулся жизни круг
Дугою бухты Акко.
Как в медленном кино,
Видна любая малость:
И что не суждено,
И что еще осталось.
Х Х Х
Минувшее, ты было или нет?
За далью лет остался первый след…
Тогда, взмахнув ликующим крылом,
Влетала птица в мой притихший дом.
Она была и дивной, и земной,
Она меня звала: летим со мной!
Ее нетерпеливый, звонкий зов
Я ждал давно, я был к нему готов.
И таял молчаливый камень стен,
И мир взрывался музыкою слов.
Х Х Х
Тебе уже как будто перестал
Я из иллюзий строить пьедестал.
И с беспощадной четкостью резца
Очерчен контур тела и лица.
Но иногда при трезвом свете дня
Находит вдруг затменье на меня.
И тает контур, и размыта внешность,
И остаются только ты
И нежность.
Звездопад
Ничем я тебя не обрадую,
Спасительных слов не найду.
А звезды полночные падают,
Как спелые вишни в саду.
Земля, одинокая, кружится
В невидимой звездной пыли,
И что загадали, не сбудется,
Что было – сберечь не смогли.
Мелодия вальса старинная
Плывет, как забытые сны.
К тебе прихожу я с повинною,
Да только не знаю вины.
Звезда проплыла и растаяла,
Тихонько светлеет восток…
И спит под обидами старыми
Надежды зеленый росток.
Чужие окна
Чужие окна светятся в ночи,
Чужое чье-то счастье голубое…
Затихни, мое сердце, не стучи,
В холодном мире нас с тобою двое.
Затихни на минутку, подожди,
Послушаем, как эта ночь огромна.
В ней шелестят усталые дожди,
В ней мир лежит таинственный и темный.
Чужие окна… Кто-то вас зажег,
Чтоб тьма вокруг была еще бездонней.
А мне бы мой увидеть огонек,
К его теплу притронуться ладонью.
Он так далек, он так сейчас далек,
Как свет звезды, затерянной в пространстве…
А я опять шагну через порог –
И снова ночь, и снова ветер странствий.
Усталость
На лицах я умею различать
Усталости свинцовую печать.
Мы устаем от солнца и ветров,
Мы устаем, не веря, не любя,
Мы устаем от нерожденных слов,
И от друзей, и от самих себя.
Мы устаем от страхов и тревог,
От шумного веселья устаем,
От хмурых подозрений устаем,
От взглядов равнодушных устаем.
Но отними усталость у меня –
Померкнут краски яростного дня.
Х Х Х
Опять томительно и вязко
Плывут осенние тревоги.
Неслышно облетают краски
И догорают у дороги.
Темнеют медленные воды,
И ближе к небу стали крыши,
И листья падают, как годы:
Все невесомее и тише.
И ни о чем грустить не надо,
И ни о чем я не жалею.
Под этим тихим листопадом
Сердца становятся мудрее.
Х Х Х
Дождями лето по ветвям стекло,
Потухли красок вымокшие пятна.
И говорим мы смутно и невнятно,
Как будто через толстое стекло.
Слова летят, сбиваясь и спеша,
И смертно ранят, пролетая мимо.
Вот так порой прострелена душа
Кричащей немотою мима.
Ноктюрн
Еще все зыбко и туманно,
Еще над миром тишина.
Мы пьем из одного стакана,
И имя на губах так странно,
Как привкус терпкого вина.
Оно горчит, как дикий мед.
Я горькую приемлю милость:
Она так поздно мне явилась,
Она так быстро отойдет…
Ну а пока не рассвело,
И наш стакан, он все бездонней,
Пусть не кончается тепло
Твоих спасительных ладоней.
Паруса
Маленький мальчик на даче играл в Остров сокровищ.
Над шиферной крышей дачного домика он поднял
черный пиратский флаг.
Порою будит эпизод пустячный
Воображенья смутную игру.
Над узенькою улочкою дачной
«Веселый Роджер» реет на ветру.
О нем уже давно забыли барды,
Сошедшие на сушу с бригантин,
А он летит – над старою мансардой,
Над знойным полыханьем георгин,
Над пасторальным лепетом арычным,
Над сонной виноградною лозой –
Отчаянный, разбойный, непривычный,
Заряженный нездешнею грозой.
И нечто ослепительно простое,
Что мы храним, от возраста тая,
Открылось за обыденной чертою
Расписанного четко бытия.
И чудятся в давно умолкшем хоре
Далекие, как детство, голоса…
И у крыльца призывно плещет море,
И кто-то поднимает паруса.
От себя к себе
Клочок лазури посреди Земли
Когда-то Средиземным нарекли.
Валы столетий таяли во мгле,
И плыли люди от земли к земле.
Послушные лишь ветру и богам,
Они стремились к дальним берегам.
Мечтал и я, сорвавшись с якорей,
Отправиться за тридевять морей –
От прошлого, где все лежит в золе,
Где стынут на ветру мои печали,
Где память бьется птицей за плечами –
К неведомой тогда еще земле.
Мне верилось, что встречу новый день я
Там, где очерчен морем край небес,
Там берег ждет, исполненный чудес,
Там нет потерь, есть только обретенья…
И вот стою я посреди Земли.
Я сжег свои мосты и корабли,
О чем теперь пытаюсь не жалеть я.
Я думал, что плыву к другой судьбе,
А оказалось – от себя к себе.
И истекает срок тысячелетья…
Х Х Х
Как жизнь порой причудливо тасует
Пути и дни, года и берега…
Под небом Палестины я рисую
Далекие тянь-шаньские снега.
Седые поднебесные вершины
И утренних предгорий синеву,
Прохладу их я слышу наяву
В горячечном дыхании хамсина.
Здесь ранний зной расплавил берега,
И под окном лимоны отцветают,
А в памяти моей никак не тают
Все те же, те же белые снега.
Бостон под оливами
Как часто вижу я сон,
Мой удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон.
Александр Розенбаум.
|
В тени олив и галилейских сосен
Кружилась в танце питерская осень.
Чуть хрипловато пел магнитофон,
И под библейским небом Галилеи
Мы слушали, печалясь и жалея,
Как осень танцевала вальс-бостон.
Далекая мелодия звучала
Про все, что нам не спеть уже сначала
Под перебор доверчивой струны.
Судьбы полузабытая страница,
Где листопад над городом кружится
И к изголовью прилетают сны…
Над голубой, полупрозрачной тенью
Плыл вальс-бостон, задумчиво осенний,
И даль была безбрежна и чиста.
Река времен текла неторопливо,
И вслушивались вечные оливы,
Когда-то приютившие Христа.
Ода деревянным полам
Свою судьбу разрезав пополам,
Живу хоть не безбедно, но не скучно.
Хожу по гладким каменным полам,
Они всегда прохладны и беззвучны.
Но так же, как давно знакомых лиц,
Как старых тополей на повороте,
Мне не хватает скрипа половиц,
Живой и теплой деревянной плоти.
Ах, эти деревянные полы
В далеком доме, канувшем в забвенье!
С трескучей печкой, с запахом золы,
С охапкою оттаявших поленьев.
Сработаны из золотой сосны,
Вы под ногами так уютно пели
Под шорох предвечерней тишины,
Под аккомпанемент седой метели.
И потому в моем земном раю,
Где в доме правят бал стекло и камень,
Сосну я, как подругу, узнаю
И ствол шершавый трогаю руками.
Галилейская герань
Герань – комнатный цветок, символ мещанства.
Из толкового словаря советской эпохи.
|
В моем саду безумствует герань,
Горячая, как молодое пламя.
Вознесена могучими стеблями
Ее цветков рубиновая грань.
Безумствует герань в моем саду
Под синим галилейским небосводом.
Ей здесь давно дарована свобода
На все двенадцать месяцев в году.
Из плена невысоких потолков,
Из темноты подслеповатых окон
Она шагнула в этот мир широкий,
Где теплый дождь и тени облаков.
Прекрасен сад в предутреннюю рань,
И вижу я в новорожденном свете,
Как зажигает буйная герань
Пылающие факелы соцветий.
Душа
Душа стареет медленней, чем плоть.
Душа не принимает неизбежность.
В ней бьется нерастраченная нежность,
Пытаясь черный тлен перебороть.
Уже года выносят приговор,
И зеркало безжалостно, как выстрел,
А бедная душа все так же чисто
Вывязывает вечный свой узор.
Она не знает ни времен, ни дат,
К старенью бренной плоти равнодушна.
Прости, душа, что ты любви послушна,
Я в этом сам, наверно, виноват.