1
    
     Был поздний вечер, люди из собора разошлись, лишь отец Себастьян, как я и ожидал, задержался здесь.
     - Рад тебя видеть, Мануэль! - При моем появлении он сразу оживился. – Я ведь частенько думаю – как там твои дела?
     - Какие уж там дела,- сказал я и печально вздохнул.
     - Да ты присаживайся, мой мальчик. - Он указал на ближайшую скамью, и сам сел неподалеку. – Понимаю, как тебе пришлось тяжело. Смерть любимой девушки, да еще при таких обстоятельствах…
     - Полицейские всадили в нее десятки пуль… - тихо прошептал я, - она была совсем еще юной… и такой красивой…
     Он так горестно покачал головой, будто это его любимая девушка умерла.
     - Знаете, - продолжил я, - что-то сильно изменилось во мне с тех пор. То есть, я по-прежнему люблю Веронику, я по-прежнему от нее без ума. Но много думаю теперь о вещах, на которые прежде внимания не обращал… О Боге, о душе, о Добре и Зле, Рае и Аде, о Грехе…
     Отец Себастьян воодушевленно закивал:
     - Так оно и бывает, сын мой: наши горести пробуждают нашу мудрость. И часто прозреваем мы именно в беде. Не скрою, меня не раз огорчало прежде, что ты не приходил сюда так часто, как твоя мать.
     - Да, - согласился я, - моя покойная мать была очень набожным человеком. Она любила долгие беседы с вами, в отличие от меня. Но теперь и мне хочется спросить вас кое о чем.
     - Конечно, спрашивай, сын мой, - ободряюще улыбнулся он.
     Я достал из куртки блокнот и раскрыл его. В скудном освещении собора мне с трудом удавалось разобрать собственные каракули.
     - Вот, - наконец начал я, - первый вопрос: является ли самоубийство Великим Грехом?
     - Безусловно! - подтвердил отец Себастьян горячо и несколько запальчиво, что даже удивляло, поскольку человек он был пожилой, грузный и довольно-таки оплывший. – Безусловно, это один из Величайших Грехов.
     - Вы говорите «один из», значит, есть и другие?
     - Увы, натура человеческая весьма изобретательна на грехи, в том числе и на величайшие из них.
     - Убийство священника тоже ведь можно отнести к Величайшим Грехам, не так ли?
     - Воистину так! А почему…
     - Теперь по поводу Вероники. Только, прошу вас, отвечайте откровенно: она была Великой Грешницей, на ваш взгляд?
     - Веришь ли, я молюсь за ее грешную душу каждый день. Она ведь была замечательным ребенком – Вероника. Всегда стремилась быть справедливой… Но люди с которыми она связалась…
     - «Гвардия Рассвета», - подсказал я.
     - Да, эта ужасная «Гвардия Рассвета»… Им не откажешь в хитроумии и коварстве – иногда и самых справедливых им удается увлечь на путь злодейства и греха.
     - Вот здесь есть много непонятного для меня. – Признался я. – Их листовки бывают очень убедительными порой. Разве нынешняя власть и сама не погрязла в несправедливости? Разве главари мафии не имеют сегодня покровителей на самых верхах? Разве одинаков закон для бедного и богача?
     - Все познается в сравнении, дорогой Мануэль. Когда государство слабеет и воцаряется анархия, число несправедливостей возрастает во сто крат! И потом, сколько невинных душ успели погубить эти борцы за народное благо! Мы ведь в 21 веке живем: о революциях теперь известно все – они неизменно приводят к еще большей тирании! Сегодня это просто очевиднейший из фактов…
     - Значит, душа Вероники обречена гореть в аду…
     - Мануэль, Господь дозволил человеку самому выбирать дороги свои. Но и отвечает за свой выбор также он сам! Ты ведь наверняка узнал из газет: они собирались взорвать Оперный театр во время благотворительного концерта!
     - Да, я читал об этом, отец Себастьян. На том концерте должен был присутствовать Президент.
     - А сколько бы заодно с ним погибло других людей, далеких от власти, и от политики вообще?!
     - Вот почему вы сообщили в полицию об их планах? – спросил его я…
    
     - О чем это ты, Мануэль? – Он сделал недоумевающее лицо.
     Я снова полез рукой в куртку, в ней имелось чертовски много карманов. На этот раз я извлек на Свет Божий револьвер и навел его на святого отца.
     - Вранье вряд ли относится к Великим Грехам, - размышлял я вслух, - Но с другой стороны, если лжет облаченный священническим саном…
     Он улыбнулся, хотя и несколько неуверенно:
     - Мануэль, ты пытаешься меня напугать? Но ты ведь вовсе не из тех, кто с легкостью нажимает на курок. Твою маму всегда больше беспокоили твоя доброта и твоя впечатлительность. Ей казалось: ты слишком мягок для этой суровой жизни. Да и с Вероникой, как я знаю, ты постоянно ссорился из-за ее связей с «Гвардией». Мой мальчик, опусти этот дурацкий пистолет!
     - В чем-то вы, безусловно, правы. – Я держал его на мушке по-прежнему. – В смысле, дырявить людей – не мой любимый досуг. Но когда понадобилось стрелять в доктора Коэлито, я сделал это без особых проблем.
     Вот тут он серьезно переменился в лице, сразу осунулся и побледнел:
     - Господь всемилостивый! Так это ты убил доктора Коэлито?!
     - Говорю же вам, это сделал я.
     - Мануэль, Мануэль! Как ты решился на подобный шаг?
    
     2
    
     Да дело было совсем не в докторе…
     Мне было так тяжело, когда Вероника умерла… Я думал - время – может оно смягчает боль. Но шли месяцы, а боль только росла…
     Доктор Коэлито был известным психологом. Я так надеялся, что сумеет помочь хотя бы он…
     Он заорал на меня при первой же встрече:
     - Зеленоротый юнец! Кончай нянчиться со своей болью! Ты полагаешь, проблема в том, что ты влюблен в Веронику? А это не любовь вовсе!
     Истинная любовь делает счастливым! Неважно – взаимна она или нет, жива ли твоя любимая или покинула этот мир…
     Ты перепутал любовь с привязанностью, с желанием обладать…
    
     - А ведь он, возможно, в чем-то был прав, - бормочет отец Себастьян, - вытирая платком пот, обильно струящийся по лицу, - хотя такой уровень понимания доступен далеко не каждому.
     - Он действительно помог мне взглянуть на ситуацию по-новому. – Подтвердил я. – И я готов был согласиться с ним.
     - Тогда почему…
     - Я расскажу, отец Себастьян…
    
     В следующий раз я посетил доктора Коэлито не в кабинете, а на дому. Без предварительной записи и глубокой ночью…
     Он и проснуться толком не успел, а я уже привязал его руки и ноги к ножкам кровати.
     - Какого черта ты вытворяешь, Мануэль?! – Возмутился он, не отводя взгляда от пистолета в моих руках.
     - Вы любите жизнь, доктор?
     - Еще как, черт тебя подери! Но почему…
     - Я пристрелю вас через пять с половиной минут. Полагаю, у вас есть право об этом знать.
     - Ты что рехнулся, парень?
     - Абсурдный вопрос. Кто из нас доктор, а кто пациент?
     От раздражения я выстрелил в подушку совсем рядом с его головой. Облако перьев взметнулось в воздух. Коэлито принялся кашлять и рыдать.
     - Эй, вы ведь сказали, что любите жизнь!
     - Ка… ка… конечно! – прорыдал он.
     - Тогда к чему этот дурацкий плач?
     - Но ты ж собираешься ее отнять!
     - «Отнять, взять, получить»! Все сводиться к банальному обладанию! И вы считаете, это любовь? Любовь делает счастливым, доктор Коэлито. Неважно, взаимна она или нет. Даже скорое расставание с жизнью не должно омрачать той великой радости, которую дарила вам она. – Я выстрелил еще раз. Теперь пуля оцарапала ему ухо. Он зарыдал сильнее. – Не перепутали ли вы с любовью что-то совсем другое? Просто привычку? Или это пошлое желание обладать?
     Проклятый доктор ни хрена не отвечал, только, знай себе, всхлипывал.
     - Ну!!! – Взорвался я. – Мне чертовски нужен ответ!
     - Н-н-не знаю! – Промямлил он.
     - Мне вообще не понятно – куда подевался тот крутой мужик, что орал на меня в кабинете меньше двух дней назад?
     - Я вовсе не такой, на самом деле, - сообщил он плачущим голосом, - это был просто терапевтический прием…
     - Чего?
     - Ну, мне показалось – ты такой размазня, и сам жаждешь, чтобы кто-то на тебя накричал. Вот я и решил тебе подыграть.
     - Вы серьезно ошиблись, господин психолог. Я человек тихий, тактичный и деликатный. Но вовсе не размазня.
     Я выстрелил ему в голову. Коэлито умер очень быстро. По всей комнате летал кровавый пух.
     Эти окрашенные кровью пушинки, медленно плывущие в воздухе… Они что-то напоминают… Как будто диковинные красные звезды, но не из нашей вселенной – из какой-то другой…
    
     На протяжении всего моего рассказа отец Себастьян, как игрушечный болванчик, с горестным видом однообразно раскачивал головой. Когда я закончил, он принялся еще и повторять:
     - Что ты наделал, Мануэль! Что ты наделал!
     В конце концов, мне надоела эта заезженная пластинка, и я сказал:
     - Не стоит сваливать всю ответственность на меня одного.
     - Но ты ведь убил человека!
     - Ну, на самом деле, это не так. В смысле, не человека – трех человек. Или четырех.
     - Вот как! У тебя проблемы со счетом до четырех?
     - Да нет, просто с вашим убийством, а до него осталось совсем немного, число моих жертв возрастет до четырех. Но, с другой стороны: вы ведь еще не труп.
     Он вдруг издал весьма своеобразное восклицание на вдохе, и принялся медленно сползать со скамьи.
     Я склонился над упавшим отцом Себастьяном, и похлопал левой рукой по его щеке. Слава Богу, очнулся он быстро. Ведь времени у нас оставалось все меньше, а мы не все еще успели обсудить…
    
     3
    
     Леона Санчеса все называли не иначе, как Учитель Санчес.
     - Я обращался со своей проблемой к психологу, но он ничем мне помочь не сумел. – Сообщил я ему при первой встрече. – Теперь не знаю, что и делать…
     - Ты уже сделал, дорогой Мануэль! Ты ведь обратился ко мне.
     - Но вы уверены, что справитесь там, где другой не сумел?
     - Этот другой был конвенциональным психологом…
     - Каким, каким психованным?
     - Неважно, Мануэль, неважно. Мы с тобой займемся совсем другим – не формой, а Сутью! Мы будем говорить о Силе, и о Судьбе, мы вернем в твою жизнь и душу, и смысл!..
     Все это Учитель Санчес сообщил мне на десятиминутной бесплатной консультации. Его мнение было однозначно: мне следует записаться на часовой платный прием…
     Перед тем как умереть, доктор Коэлито успел основательно опустошить мой кошелек. Но прием у Санчеса стоил еще дороже.
     Так к списку моих острых проблем прибавилась еще одна…
    
     Деньги всегда были большой проблемой в нашем городе. Да и в стране – тоже. Возможно, такая лажа происходила и со всей планетой. Но о бедствии подобных масштабов мне страшно было даже просто подумать до недавних пор…
     - Да, - кивает головой отец Себастьян, - в нашем городе всегда было много бедняков.
     Теперь он похож не на болванчика, а на нахохлившуюся ворону. Кроме того, из его правой ноздри течет кровь. Сползая с низенькой скамьи, он умудрился расквасить нос.
     Он пытается остановить кровь платком, и продолжает говорить:
     - Хорошей работы здесь не найдешь. На фабриках выжимают из тебя все соки, и платят гроши. А безработные завидуют и таким… Твоей матери еще повезло - на химическом комбинате платили вполне прилично.
     - Да, - киваю я, - на химическом комбинате…
    
     Ей и вправду платили хорошо, когда она там работала. И когда заболела раком легких – ей выплатили солидную сумму на лечение.
     На химическом комбинате, где делают тот самый стиральный порошок, который вы непременно видите в рекламных роликах по ТВ. Уже на подступах к комбинату вы чувствуете щедро разлитый в воздухе едкий запах соляной кислоты…
     Если б не комбинат, наши матери не познакомились бы друг с другом, и не познакомился бы с Вероникой я…
    
     - На химкомбинат берут далеко не каждого, - объясняю я отцу Себастьяну, - а мне непременно надо было заплатить Леону Санчесу. Вот почему мне пришлось ограбить Хромого Лукаса.
     - И Лукас – тоже твоя работа? Вот так – без раздумий – ты отнял еще одну жизнь!
     - Раздумья-то как раз были! И убивать я его не планировал. Просто поздним вечером заглянул в его овощную лавку, навел на Лукаса пистолет, и попросил дневную выручку. Я и маску ради него на башку нацепил – чтобы остаться неопознанным, и не иметь причин его убивать… Но он словно взбесился – этот Хромой Лукас: и деньги из кассы не вытащил, и орать на меня принялся…
     - Еще бы: скольких сил ему стоило открыть эту лавку. Ведь он был один из немногих в вашем квартале, кто открыл собственный бизнес.
     - Да уж – горбатился он, будь здоров. На себя самого, но поболее, чем иным довелось на других. Не хотел я его убивать. Жаль, что так вышло. Лишил человека радостей жизни за жалкую пачку зеленых бумажек… Хотя, никаких великих радостей в его жизни не было, если взглянуть с другой стороны. Довелось мне и в доме их побывать, когда я еще мальчишкой был. Что знала его семья, кроме работы да мыльных сериалов по телевизору? А в фильмы эти рекламу под завязку пихают! Хотя ролики про стиральный порошок иногда выходят довольно забавными… Жаль – не увидать ему больше ни одного!
     Но Учитель Санчес не давал бесплатных уроков, и я должен был ему заплатить…
    
     4
    
     - Он тоже мне многое помог понять. Я бы сказал, дал очень важный толчок. Все, говорит, происходит с нами не случайно! Все имеет глубокий смысл, говорит.
     Я даже опешил поначалу: какой такой смысл в том, что любимая девушка умерла?!
     А он так посмотрел на меня проникновенно, и говорит: «Вот! Это и есть вопрос, над которым тебе очень стоит поразмышлять!»
     И тут что-то прямо сдвинулось во мне, будто в мозгах переключатель какой повернули…
    
     К нему домой я тоже нагрянул поздно ночью. Но, в отличие от доктора Коэлито, он все еще не спал. Работал за столом, документы какие-то бухгалтерские оформлял…
     Сразу видать было – работящий человек, не какой-то там конвенционально психованный!
     - Мануэль, ты что? – Он удивился, увидев мой пистолет.
     Я объяснил, что убью его через несколько минут.
     - Ты что, рехнулся, Мануэль?
     Я задумался.
     - Такие вопросы ведь не задают просто так. – Поразмыслив, сообщил ему я. – Наверно, это тот случай, когда сам вопрос уже является ответом.
     - Погоди, погоди, - не унимался он, - объясни толком, в чем твои претензии ко мне, и мы, возможно, уладим все по-другому…
     - Нет, - втолковывал я ему, - предрешенного уже не изменить. Но в ваших силах изменить свое отношение к тому, что должно произойти…
     Он попытался врезать мне настольной лампой по голове. Но его руку резко дернуло назад.
     - Вы позабыли выдернуть шнур из розетки. – Объяснил я, и выстрелил ему в правую ногу.
     Он рухнул на пол, и пополз к выходу, при этом вопя:
     - Помогите! Полиция!!!
     Я тщетно пытался ему помочь:
     - Отнеситесь с большим доверием к происходящему с вами, господин Санчес! Постарайтесь понять его скрытый смысл.
     Но он не переставал визжать, пока я не выстрелил ему в затылок… Это было так трудно – уйти не поскользнувшись на его мозгах – весь пол у выхода был забрызган ими…
    
     5
    
     Отец Себастьян заметно дрожит – как будто все, о чем я рассказал, происходило не со мною, а с ним.
     - Но почему, по какой причине тебе понадобилось их убивать? – В недоумении вопрошает он…
    
     На самом деле, все началось еще до встречи с доктором Коэлито. В первые дни после гибели Вероники…
     Тогда я впервые и задумался о серьезных вещах: о вечном и преходящем, о грехах и добродетели, о теле и душе…
     - Лучше б ты этого не делал… - удрученно бормочет отец Себастьян.
     - Вы и впрямь так считаете?
     - Нет, нет, - он, наконец, немного взял себя в руки, - это вырвалось как-то само собой…
     - Я ведь всю свою жизнь пересмотрел, отец Себастьян, и сильно опечалился! Все время я только и делал, что помогал другим, улаживал чужие дела, гасил конфликты своих приятелей, и никогда ни с кем не ругался сам…
     Я делал слишком много хорошего, и слишком мало плохого. Судя по всему, душа моя после смерти должна была попасть в рай. Я пришел в ужас, когда сообразил, куда все идет!
     - Почему тебя это напугало, ради всего святого?! Почему?! Мануэль, я, вообще перестаю хоть что-нибудь в твоей чудовищной истории понимать! – Отец Себастьян вытирает пот со лба окровавленным носовым платком, и на лбу его остаются извилистые красные полосы.
     - А я-то надеялся: вы поймете меня лучше любого другого. – Устало вздыхаю я. – Что же здесь непонятного: ведь Вероника точно не попадет в рай. Так на хрена мне нужен этот рай без нее?!
     Вы так и не поняли, что я люблю ее до сих пор?! Я и сейчас вижу перед собой ее чудесные глаза цвета морской волны. Она вся была как пришедшая в гости морская волна…
     Она любила гулять по берегу, а я боялся всегда, что море отберет ее насовсем…
     Вероника купалась на пляжах без буйков, и заплывала так далеко, так далеко…
     И возвращалась, как жемчужина, рожденная пучиной. Тысячами жемчужин блистали капли воды на ее золотом теле…
     Но я смотрел не на тело – в ее зеленые глаза.
     «Русалочка, русалочка, - шептал я, - ты ведь не бросишь меня ради моря?»
     «Ради моря нет, - обещала она, смеясь, - ради моря нет».
     Но забрало ее не море, ее забрал ад. Все грешные души попадают именно туда…
     И я тоже должен стать грешником, если после смерти хочу увидеть мою Веронику вновь!
    
     6
    
     - Погоди-погоди, - отец Себастьян вскакивает со скамейки и принимается ходить туда-сюда, - погоди-погоди… ты как-то слишком буквально понял догматы веры! Как-то слишком упрощенно…
     - Нет, нет, - заверяю его я, - этой темой я занялся очень серьезно, стал много читать…
     - Лучше б ты этого не делал, - качает он головой, - лучше б ты этого не делал…
     - … древних авторов и современных… И даже не только христиан. В других религиях тоже говориться про рай и ад.
     Про это хорошо сказал Учитель Санчес: есть идеи, к которым люди приходят независимо друг от друга, поскольку речь идет о знаниях, спрятанных в нашей собственной душе.
     - Если они и впрямь скрыты в твоей душе, - отец Себастьян явно нервничает, - то почему ты узнаешь о них от других – от Санчеса, или из этих проклятых книг?!
     - Не только, не только. Книги дают лишь толчок. Пробуждают внутреннее зрение. Но после…
    
     Это случилось после очередного посещения библиотеки… Как обычно, я взял несколько книг сразу. Читал, прыгая от одной к другой…
     Я плохо соображал в те дни. Ходил, как в лихорадке. Так же и читал… Тут выхвачу кусочек, там…
     Это были какие-то стихи… «Баллада о Тамплинсоне» - кажется, они назывались так...
     Всего я и не помню. Но в память врезался один фрагмент:
    
     «И Тамплинсон взглянул назад,
     И увидал в ночи
     Звезды, замученной в аду,
     Кровавые лучи…»
    
     После этого оно впервые и появилось…
    
     - Что оно? – Прерывает долгую паузу отец Себастьян.
     - Видение…
    
     Моим глазам предстала черная бездна. Огромная, беспредельная…
     Кое-где в ней вспыхивали зловещие, багровые огоньки. Я знал, что каждый такой огонек, каждая багровая звезда – это горящий на костре грешник.
     Такое странное пространство без опор. Просто острова, висящие в пустоте… И на каждом горит костер.
     Вероника… Вероника тоже находится там. Она сгорает в мутном пламени ада, и возрождается из пепла опять. Снова и снова, снова и снова…
     Но я знаю – если доберусь к Веронике, если мы будем гореть вместе – это многое сможет изменить…
     Я вижу отчетливо, как меняется даже сам свет костра! Он становится ровным, пурпурным и чистым, когда два любящих сердца сгорают в аду…
    
     7
     - Я понимаю, все это приводит в сильное волнение тебя. – Говорит отец Себастьян. – Но полагаться на одни эмоции нельзя. Иногда, эмоции плохой советчик. Мир видится искаженно в лихорадке чувств…
     Взять, к примеру, эти стихи, я ведь с ними хорошо знаком, изучал во время учебы. Их написал англичанин Редьярд Киплинг. Только никакая это не «баллада», и называются они «Томлинсон». Обрати внимание «том», а не «тамп»!
     Есть несколько переводов «Томлинсона» на испанский, но ни один не похож на строки, которые ты прочитал. Никакой «Баллады о Тамплинсоне» попросту не существует, а ты не сумел хорошо запомнить всего несколько строк…
     - Говорю же вам – стихи были просто толчком, главное – мое видение…
     - А уж к видениям, Мануэль, надо относится еще осторожнее!
     - И это говорит священник?! Разве не посылал Господь видения пророкам своим, апостолам и святым, а, случалось, и людям простым и грешным?
     - Случалось и такое, - без особого энтузиазма признает отец Себастьян, - но ведь искушает видениями и дьявол, да и просто расстроенное воображение порождает иногда пустые галлюцинации.
     - Вот и расскажите: как отличить видение истинное от пустой галлюцинации?!
     - Я?! Как я могу об этом рассказать?!
     - Но вы же священник, вы должны знать об этом гораздо больше людей мирских!
     - Священник, которого готовили к работе в захолустном и нищем городке…
     - Да вы наверняка были отличным учеником: этого Киплинга, небось, учили лет двадцать назад, а помните лучше меня!
     - Нам хорошо развивали память: литература, латынь, английский. Но толковать видения прихожан – нет, к этому нас не готовили. Тебе необходим какой-то выдающийся богослов…
     - Ну, уж нет! – Я подхожу вплотную и гневно смотрю в его бегающие глаза. – С меня довольно! Я прихожу с проблемой к болтуну-психологу, и он совершенно не в силах мне помочь. Потом гуру-шарлатан – и этот ничем не лучше… Ладно, оставалась надежда на священника… И что же предлагает священник?! Он отфутболивает меня дальше – к неведомому богослову…
     Нет! Иногда, нам случается попасть в какую-то дурную бесконечность, в дурацкое хождение по кругу… Но мы всегда можем проявить ответственность и разорвать порочный круг!
     План действий у меня уже есть. Я надеялся обсудить его и с вами. Но если вам нечего сказать, отец Себастьян, я перейду от слов к делу.
     - Нет, нет, Мануэль! Ты не совсем верно понял! Я ведь именно и намеревался обсудить твой план! Просто, в виде скромного предисловия, сообщил, что у какого-нибудь особо выдающегося богослова это вышло бы еще лучше… Так что ты рассказывай, Мануэль, рассказывай, мне очень интересен твой план…
    
     8
    
     В начале дело представлялось мне совсем простым. То есть, совершаю пару-тройку грехов – и вот он в моих руках – билетик в ад!
     Но позже понял – все гораздо сложней. Тут ведь работает огромный аппарат учета и распределения! Что в раю, что в аду.
     Говорят же, например: «Седьмое Небо». Значит, есть и пятое, и шестое.
     Ангелы господни раздают праведникам очки. Одни зарабатывают на Седьмое Небо без проблем. Другие и на Третье тянут с трудом.
     То же и с грешниками, только наоборот. Тут уж в дело идет что-то вроде штрафных очков. Есть разные Круги Ада, и каждый из них – отдельный мир.
     Пасть в ад – еще не значит увидеть Веронику… Она, конечно, за справедливость бороться хотела… Но сколько крови со своими ребятами пролила. Ограбления банков, взрывы на улицах… Это все Великие Грехи.
     Полиция наша во все тонкости не стала вникать, а уж у ангелов с демонами времени и того поменьше – они Веронику, наверняка, без раздумий в Великие Грешницы записали, да и отправили на вечный костер.
     Мне сильно постараться придется, чтобы тоже оказаться там. Но я уже знаю – как этого достичь.
    
     - Вот как? – Удивляется отец Себастьян.
     - Пришлось до многого доходить своим умом. – Объясняю я. – Но, кажется, это должно сработать. Размениваясь по мелочам, я быстро нужных очков не наберу. Но если совершить два Великих Греха, один за другим, мне тут же включат зеленый свет в преисподнюю!
     - Великие Грехи, Мануэль, тоже, знаешь ли, на дороге не валяются. Как это ты совершишь их один за другим?
     - Очень просто! Сначала застрелю священника, - я указываю пистолетом на отца Себастьяна, - потом совершу самоубийство сам. Вот вам и два Великих Греха!
    
     - Послушай! – вдруг задумывается он. – А эти двое – психолог с гуру? И хозяин овощной лавки? Да у тебя и так копилочка набита по самый верх!
     - Не уверен, не уверен. – Я осторожно массирую затылок рукоятью пистолета. – Психолог и гуру торговали чужой мудростью, которую сами толком не сумели понять. Да еще и цены заламывали астрономические. Хромой Лукас из овощной лавки… Человек, конечно, работящий, но до невероятности жадный. А каким он был тираном в семье!
     Нет, я понимаю – любая человеческая жизнь ценна и все такое, но на Великий Грех это может и не потянуть.
     - Допустим. – Соглашается отец Себастьян. – По отдельности не потянет. Но в совокупности? Три трупа все-таки! Неужели это не Великий Грех?
     - Может быть да, может быть нет. Понимаете, дело слишком серьезное, и мне бы не хотелось рисковать…
    
     9
    
     - Основательно продуманно! – Признает отец Себастьян. – Недаром, ты с самых ранних лет был серьезным мальчиком! Ничего не скажешь, основательный план.
     Что-то происходит с его лицом. Дергаются щеки, мигают глаза.
     - Вы считаете, это может сработать? Ваше мнение мне особенно важно.
     - Еще бы, Мануэль, еще бы. Ты ведь все продумал, все рассчитал. Застрелиться самому, застрелить священника – это очень толковый план.
     - Нет, нет, - поправляю я, - наоборот! Сначала застрелить священника, потом себя.
     - Ну да, ну да! Именно это я и хотел сказать! – Говорит он, и подмигивает.
     - Что это у вас с лицом твориться, отец Себастьян? – Спрашиваю.
     - А это просто нервный тик. Ты на лицо внимания не обращай, обращай внимание на сами слова. – Говорит. И опять подмигивает. – А, кстати, Мануэль, ты какого именно священника для плана своего определил?
     - Ясное дело, вас. Никакого другого священника тут ведь нет. Разве что, он где-то под лавкой прячется.
     - Нет, я догадывался, что дело к этому идет. Но уточнить ведь не помешает, верно?
     - Конечно, конечно. Вы имеете полное право знать.
     - Основательно ты все продумал, Мануэль. Два Великих Греха – это подходящий капитал для путевки в ад. Будет обидно, если такой блестящий план сорвется из-за какой-нибудь ерунды!
     - Из-за какой же, например?
     - Ну, я не совсем подходящий священник для этого.
     - Это отчего же?
     - Стыдно признаваться, но я слишком много грешил. Так сказать, священник с рыльцем в пушку!
     - Честно говоря, это как-то сомнительно звучит. Уж не наговариваете ли вы на себя, отец Себастьян? Я ведь вас давно знаю, и только с очень хорошей стороны.
     - С внешней стороны, Мануэль, с внешней! Ты видел фасад, и понятия не имел – какие мерзости творятся за респектабельной витриной!
     - Мерзости?
     - Я так и не сумел обуздать свою похоть, Мануэль! Заглядывался тайком на симпатичных прихожанок, а после, оставшись один, предавался рукоблудию и похотливым фантазиям.
     - Не пойму, кому от этого становилось хуже? Они о ваших фантазиях и не ведали. А ваше настроение при таких занятиях только поднималось!
     - Поднималось-то, поднималось, но служитель Господень не должен…
     - Так ведь Господь и создал вас таким! С гормонами, с яйцами, извините, и с хреном! Он явно не собирался облегчать вашу жизнь. Но вы нашли способ, быстро отдав дань потребностям тела, освободить остальное время для потребностей духа! Для проповедей с кафедры и других благих дел…
     - Ах, Мануэль, если бы все ограничивалось только этим! Были прегрешения и посерьезнее…
     - Что-то мне не верится отец Себастьян.
     - Отчего же нет? Разве не должен был я возвысить голос против несправедливостей царящих вокруг? За примерами и ходить далеко не надо – возьми хоть наш химкомбинат и его разжиревших на чужих бедах владельцев! Разве не они довели до болезни и могилы твою матушку?
     - Но ведь дон Педро, менеджер химкомбината очень резонно заметил: «после работы на химкомбинате - еще не значит – из-за работы на химкомбинате!».
     - Но ведь и мать Вероники умерла от рака легких после работы на химкомбинате. А я по-прежнему не собирался ни поднимать тревогу, ни протестовать!
     - Мать Вероники умерла недавно, когда со времени смерти моей матери прошло целых семь лет. Это, действительно, могло быть просто совпадение. То есть, я, как частное лицо, действительно, могу подозревать владельцев химкомбината в нарушении каких-то норм. Но вы-то лицо публичное, представитель церкви! Вы не можете строить обвинения на предположениях и домыслах.
     - Хорошо, оставим эти мелочи в покое. Поговорим о поступке, который ты никак не готов оправдать.
     - О чем это вы?
     - Мануэль, ты ведь прекрасно знаешь – о чем!
    
     10
    
     - Не будем морочить друг другу голову. – Продолжает отец Себастьян. – Вопрос серьезный, время позднее – так не пора ли нам раскрыть все карты до самого конца?!
     Ты ведь и сам говорил сегодня в начале разговора, что считаешь меня виновным в доносе.
     - Ну, если раскрывать все карты, я знаю только, что в полицию донес кто-то из числа вхожих в семью Вероники. Вы лишь один из подозреваемых в списке.
     - Но спросил ты о доносе именно меня.
     - Нет, что-то подобное я говорил каждому из потенциальных стукачей.
     - Наверняка, никто из них своей вины не подтвердил!
     - Тут вы правы.
     - А причина проста – это сделал я. Священник-стукач! Как тебе это нравится? Неужели убийство такого омерзительного типа там, - он указывает пальцем вверх, - сочтут серьезным грехом? Ну, конечно, нет!
     Я просто беспокоюсь за твой план. Ты много вложил в это дело сил. И план сработает без осечек, сработает наверняка! Ты вплотную подобрался к цели: только застрели священника и застрелись – и ты окажешься на верном пути!
     Но тебе нужен настоящий священник, а не какое-то недоразумение в рясе вроде меня!
     - Погодите-погодите! – Говорю. – Вы ведь из всех подозреваемых - самый проблематичный. С Вероникой вы и не общались в последние годы. Лишь очень изредка навещали ее мать, донью Розиту.
     - Донья Розита и рассказала мне обо всем. Ей давали сильные успокоительные, когда болезнь зашла совсем далеко. Она почти все время спала. Когда Вероника с несколькими гвардейцами обсуждала предстоящий теракт в Оперном театре, она была уверена, что мать в соседней комнате спит. Но Вероника ошиблась.
     Донья Розита услышала все и пришла в ужас. Она не пыталась поговорить с дочерью – ее силы подходили к концу. Она попросила заняться этим делом меня…
     Но от нее же я знал – какие яростные споры по поводу «Гвардии Рассвета» случались у Вероники с тобой… И если уж любимый парень переубедить ее не сумел, как на такое мог рассчитывать я?
     А времени до назначенного взрыва оставалось все меньше…
    
     11
    
     Я сел на скамью рядом с ним, вздохнул и тихо сказал:
     - Знаете, я ведь мысленно говорил с вами об этом великое множество раз. И в этих мысленных беседах вы постоянно оправдывали себя. Вы говорили: «Мои побуждения были исключительно благими. С тяжелым сердцем совершил я этот выбор и сообщил полиции о террористах, которые готовят взрыв – у меня не было другого способа спасти от смерти десятки невинных людей!»
     - То ли я слишком предсказуем и глуп, то ли ты слишком умен, - так же тихо заговорил отец Себастьян, - но я, действительно, сотни раз повторял себе эти слова…
     - Но потом, в нашем мысленном разговоре я поднимал пистолет и приставлял его дулом к вашему виску – вот так! И тогда вы говорили мне совсем другое: «Теперь, когда я вижу как дорога мне собственная шкура, как трясусь и изворачиваюсь я в надежде ее спасти – теперь я вижу, что оправдания мои – всего лишь жалкая трусливая ложь!»
     Он вскакивает на ноги, разворачивается ко мне лицом, сверлит меня горящими глазами и орет:
     - Ты прав, Мануэль, будь ты проклят, ты прав! Эти оправдания – жалкая трусливая ложь! Разве не знал я – какие подонки и садисты работают в нашей полиции? Конечно, знал.
     Разве не знал я – какие неприятности ждут меня, если полиция узнает о делах Вероники без моего доноса? А я ведь знаком с ее семьей в течение многих лет…
     Эти люди в Оперном театре, которых должны были взорвать вместе с президентом – это такие же трусливые обыватели, как и я. А если и был среди них порядочный и смелый человек – такой ведь все равно в нашей стране не жилец! - Он всхлипывает, закрывает лицо руками и опускается на пол.
    
     - Возьмите! – Я протягиваю ему носовой платок. – Он чистый.
     - У меня есть свой. – Отвечает он.
     - Ваш весь мокрый, и он валяется на полу.
     Он берет протянутый платок, отходит, и садится на скамью в паре метров от меня.
     - Ты меня наизнанку вывернул, Мануэль. И полностью запутал. – Он пытается нащупать меня в полумраке своими подслеповатыми, заплаканными глазками.- Ты ведь этого и добивался, так?
     - Ну, вроде…
     - И этот план – с попаданием в ад – ты и сам в него не веришь?
     - Кто другой раскусил бы меня и раньше.
     - Меня ввело в заблуждение не то, что ты говорил. Увидь я нечто подобное на бумаге, ну, скажем, в письме, я сразу понял бы, что концы с концами тут не сошлись. Но то, как ты это говорил – это, действительно, убеждало.
     - Я основательно поработал над этим. Говоря словами покойного доктора Коэлито, у меня была сильная мотивация…
    
     12
    
     Когда полиция начала слежку за Вероникой, они вышли еще на двух человек из «Гвардии Рассвета». Впоследствии их арестовали и подвергли пыткам.
     Но саму Веронику они решили живой не брать – у ее дома устроили засаду. Когда Вероника появилась, полицейские открыли стрельбу. Она…
     - Ради всего святого, Мануэль! Я слышал о том, как она умерла уже тысячу раз…
     - Вам придется выслушать и тысячу первый. Она истекала кровью, лежала на земле, и не могла пошевелиться, но была еще жива…
     Офицер, командовавший операцией, подошел к ней и наклонился. Он приставил пистолет к лицу Вероники, пристально посмотрел ей в глаза, ухмыльнулся и выстрелил…
     Я знаю об этом лишь с чужих слов. Меня не было рядом в ее последние минуты. Но эту ухмылка человека, которого я никогда не видел, встает перед моими глазами каждый день…
     Сначала я хотел просто застрелить вас за ваш донос, отец Себастьян. Но когда я мысленно прокручивал сцену вашей будущей смерти, вы всегда ухмылялись перед тем, как отойти в мир иной. Всегда самодовольно ухмылялись, как тот паршивый офицер!
     И было отчего: ведь в глубине души вы полностью оправдывали себя…
     Я понял тогда: просто убить вас мало – нужно заставить вас хорошо почувствовать – какое вы на самом деле дерьмо!
    
     «У меня есть родственник, очень близкий мне человек. - С этого я начал разговор с Коэлито. – Но он частенько, совершая нехорошие вещи, полностью оправдывает себя. Возможно, он просто не способен взглянуть на себя со стороны. Реально ли с помощью каких-то психологических методов помочь человеку резко изменить свою точку зрения? Подтолкнуть его к тому, чтобы он взглянул на все совершенно под другим углом?»
     Коэлито задал мне несколько вопросов. Разумеется, я многое в своей истории изменил. Оставил только суть проблемы – как выбить человека из прежней картины реальности.
     Коэлито дал пару неплохих советов. Практик он был никудышный, но за литературой в своей сфере следил. Он и мне, кстати, порекомендовал пару толковых книг, из тех, что написаны без зауми, простым и понятным языком.
     В итоге у меня и сложился такой вот двухслойный план. На обертке: безумный проект убийств ради путевки в ад. Эта оболочка должна была ввести вас в состояние крайней растерянности. В комбинации с испугом.
     На этой фазе я сам незаметно подталкивал вас к мысли доказать свою греховность и непригодность в качестве невинной жертвы. И вы проглотили все наживки одну за другой.
     Что ж, мне действительно пришлось попотеть, чтобы добиться достоверности. Я ведь и вправду ходил по библиотекам, и тщательно конструировал свой «бред». Но одних теорий было мало. Требовалось, как следует вжиться в роль психа, влезть в его шкуру!
     Я часто ездил в Саргону – больницу для психов за нашим городом. Сквозь решетку забора я часами наблюдал за чокнутыми, гулявшими в больничном парке. Учился подражать их движениям, гримасам, манере говорить…
     Я отлично освоил свою роль!
    
     - Увы, - говорит отец Себастьян, - я вынужден полностью согласиться с тобой. Теперь, когда ты рассказал свой истинный план, я могу только признать, что ты преуспел в его воплощении.
     Твой рассказ многое прояснил. Непонятным остается только одно: почему ты убил доктора Коэлито?
     - Почему-почему?! Здесь что - вечер вопросов и ответов?! Я пришел вас убить, отец Себастьян! Разоблачить вашу двуличную натуру, а потом пристрелить, вы не забыли?!
     - Такое не забывается, Мануэль! И я откровенно признаю теперь: ты заставил меня обвинить в тяжелых грехах себя самого, раскопал в моей душонке все прятавшееся там дерьмо! В твоей руке пистолет, и ты можешь убить меня с легким сердцем.
     Но неужели так трудно перед тем, как нажмешь на курок ответить хоть вкратце на очень простой вопрос: почему…
     - Отец Себастьян! У вас, что нет иных забот накануне собственной смерти?
     - Я просто чувствую, что в этом вопросе…
     - К черту вопросы! К стенке, твою мать!
     - Мануэль! Почему…
     Я выстрелил ему прямо в сердце. Он рухнул на пол дергающейся кучей и быстро затих.
     Я направился к выходу, но остановился у дверей, и повернул назад – к неподвижно лежащему телу…
    
     13
    
     Тем не менее, поначалу это было довольно трудно – перевоплощаться в психа, убедительно рассказывать о его видениях и навязчивых идеях. Поначалу.
     Потом все пошло гораздо легче. Даже как-то уж слишком легко!
     Я репетировал свои монологи, потом с воодушевлением повторял их еще и еще, и уже попросту не мог остановиться!..
     Это уже становилось проблемой. Да и придуманные мною видения…
     Чем больше я о них рассказывал, тем ярче их представлял…
    
     - Вы не поверите, отец Себастьян, - объясняю я лежащему в луже крови мертвецу, чьи глаза остекленело смотрят в потолок собора, - иногда я силой заставлял себя заткнуться, и заняться чем-то другим, но проклятый текст уже крутился в голове сам собой!
     Я отворачиваюсь от покойника и иду к дверям. Стою возле них несколько секунд. Возвращаюсь назад. Туда-обратно, туда-обратно… Боже мой!!!
    
     Самым пугающим было то, что голоса и видения стали меняться сами по себе. И они все больше сползали с тщательно намеченной траектории…
     Я все отчетливее видел эту зловещую пасть черной бездны, эти пылающие в ней звезды-костры, и Веронику, сгорающую в багровом огне.
     «Не нужно никаких дурацких очков, - шептал голос в моей голове, - всего лишь застрелись сам, и ты сразу встретишься со своей русалочкой, ты сразу попадешь в ад!»
     И стоило закрыть глаза, как вспыхивал перед моим внутренним взором прекрасный путеводный свет – пурпурная звезда из грядущего, далекий костер, в пламени которого мы с Вероникой соединимся вновь…
    
     14
    
     На самом деле, доктор Коэлито, сказал я, главная проблема совсем в другом. Время от времени, я обнаруживаю, что рука моя, действуя, словно сама по себе, берет вдруг воображаемый пистолет и наводит его на мое собственное сердце!..
     «Ну, Мануэль, - сказал доктор, пристально глядя мне в лицо, - пока пистолет этот - воображаемый, многое еще можно изменить. Ведь так?»
     «Вроде бы», - согласился я.
     «Плохо, что ты не рассказал об этом раньше. Ты многое недоговаривал, Мануэль, и я не уверен, что и теперь говоришь все»…
     Я пожал плечами…
    
     Эти его пристальные взгляды… Их стало чересчур много…
     И намеки. Сначала дурацкие намеки, а потом уже и прямые уговоры…
     Тебе, говорит, пошло бы на пользу стационарное лечение. Под постоянным наблюдением специалистов. Саргона, говорит, очень неплохая больница. И специалисты там замечательные…
     Видел я этих специалистов. С этой стороны забора. От психов их только по одежде и отличишь!
     Это была очень неудачная идея – запереть меня там внутри.
     Но у Коэлито она стала просто навязчивой!
     Добровольное согласие он от меня не получил бы никак, но ведь существуют и другие пути!
     Решив меня изолировать, этот маньяк мог настучать не только в психушку, но и в полицию. Там тоже хватает специалистов…
     Если уж священник пошел в стукачи, то психологу, как говориться, сам Бог велел…
     Но мертвые не доносят. И доктору Коэлито пришлось умереть.
     Потом за ремонт моих мозгов взялся Учитель Санчес. С аналогичным результатом – во всех смыслах.
     И рука моя по-прежнему тянется к пистолету, чтобы, в конце концов, навести его на меня же…
     Вот и сейчас, вот и сейчас. Почему? По…
    
     Открываю глаза. В последний момент перед выстрелом чудовищным усилием воли я отклонил свою руку на несколько сантиметров вбок. Пуля прошла рядом с сердцем…
     Это мало что изменит: слишком много крови потеряно, слишком много сил. Просто маленькая отсрочка минут на пять…
     Но теперь я могу сделать кое-что еще, перед тем, как покину этот мир…
     Подползаю к стене. Касаюсь пальцами раны на груди. Крови вполне достаточно… Вполне достаточно, чтобы написать…
     Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ВЕРОНИКА. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…
     Падаю, но все еще могу смотреть на написанные мною слова…
     Потом надпись рассыпается сотнями красных искр. Тьма, черная бездна… Багровые отблески мутных, зловещих светил…
     Но я верю, что однажды в глубинах черно-кровавой бездны вдруг засияет пурпурным светом новая молодая звезда…