Когда раздался дребезжащий звон старого будильника, Фёдор Полунин не спешил вставать. Он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к агонии своего механического сверстника. Вставать из нагретой постели в нетопленный дом, умываться холодной водой, наблюдая в зеркале, как пар выходит изо рта, не хотелось. А идти на работу надо было, идти в школу мимо перекосившегося деревянного забора, на котором свежей белой краской сияла гадость «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА».
     Гадость обнаружилась вчера утром.

     Он все же нашел в себе силы встать навстречу серому квадрату окна, не сразу нашел тапки, да еще перепутал левый с правым и так шёл умываться. Подогревать воду и растапливать печь не стал. На кухне потом долго стоял над холодной сковородкой, ожидая готовой яичницы. А когда сообразил, что не включил газ, в сердцах ругнулся и бросил сковороду в угол плиты. Ограничился стаканом кефира с куском батона.
     Он сидел в углу кухоньки и медленно жевал тугой хлеб. Об его ноги терся рыжий кот Федосей, выгибая спину, а Полунин размышлял – как жить дальше?

     Фёдор Степанович Полунин прожил на свете 53 года, никуда не выезжая из Угробинска, в котором же и родился, в котором же и окончил единственную школу. В этом же унылом заведении и началась его трудовая деятельность рядового библиографа. Свою квалификацию он повышал заочно в библиотечном техникуме близлежащего города Живчикова. После окончания обучения Федор Степанович еще долго надеялся, что его сделают старшим библиографом, но этого не случилось. «Работать локтями» Полунин не умел.
     В школьной библиотеке было всего четыре работника – Иветта Серафимовна, заведующая, заслуженный работник культуры обслуживания Угробинска (74 года, вислый нос и глаза обиженного спаниеля); Елена Николаевна (52 года, единственный комплектатор и редактор в одном лице, старая дева с пухлыми розовыми ручками и такими же щёчками); Роза Самуиловна (65 лет, старший библиотекарь на выдаче книг и старший библиограф, жилистая «рериховка» с ежеутренней трехкилометровой пробежкой босиком в любую погоду) и он сам, Федор Степанович (53 года, библиограф, аденома простаты и шпоры на ногах). Вот и весь контингент школьной библиотеки.
     Фонд ее насчитывал две тысячи старых книг и газет, среди которых выделялись Энциклопедия Брокгауза и Эфрона, собрание сочинений Иосифа Сталина, весь Маркс-Энгельс-Ленин и 250 экземпляров «Малой земли» Леонида Брежнева. Новая литература уже не приобреталась – бюджет на школьную библиотеку отчислялся крохотным и шёл только на зарплату работникам.

     Полунин остановился возле гадости на заборе, потрогал краску – распыляли аэрозолем, вздохнул, прижав сильнее к груди тощий дерматиновый портфель, которым словно оборонялся и, обогнув забор, пошел по ступенькам в школу. По привычке он начал считать ступеньки, которых было десять, но на седьмой запнулся и поднял голову – перед ним, сжав душистые пальцы в замок, высился директор школы – Яков Михайлович Смердин.
     - Сегодня, - ржавым голосом сказал директор, глядя поверх его головы, - в два часа в актовый зал! Будет экстренное заседание по вашему вопросу!
     Полунин безмолвствовал, мучительно решая, с какой стороны обойти начальника. Он смотрел на аккуратный розовый маникюр смердинских пальцев и тихо впадал в отчаяние.
     - Вы оглохли, Полунин?!
     Директорский окрик встряхнул Федора Степановича, он послушно кивнул, качнулся в правую сторону и, досчитав еще четыре ступеньки, вошел в школу.
     Десятки детских глаз с любопытным страхом проследили его путь в библиотеку…

     - Мне очень неприятно, - сразу сказала Иветта Серафимовна, стоя в читальной комнате со скрещенными руками на груди, - но собрание уже назначено. Мы вам звонили, хотели морально подготовить вас, но телефон молчал.
     - Я отключил.
     Полунин ни на кого не смотрел, только сдернул с головы остроконечную мятую шляпу, обнажив курчавую плешь.
     - Это какой-то кошмар! – прошелестела Елена Николаевна, подойдя к кафедре со стопкой книг, и пухлые щёки ее порозовели еще сильнее.
     - Мы сочувствуем вам, - кивнула ему Роза Самуиловна, опустив на кончик носа большие очки. Протянула ему какую-то тетрадь.
     - Здесь все приемы по релаксации. Медитируйте каждый день и стресс пройдет.
     - Спасибо за сочувствие, - бормотнул Полунин, схватил тетрадь и юркнул в свой угол между шкафами. Там стоял его стол со стопками разлинованных библиографических карточек, два ящика из картотеки статей и вырезки для тематических папок.
     - Сочувствия мало, - за его спиной уже стояла директорша, - надо выяснять, кто это сделал.
     - Безобразие, - поддакнула Елена Николаевна.
     - Мне всё равно, - бормотнул еще тише Полунин, сел на свой стул и придвинул к себе вырезки. Черные буквы запрыгали у него перед глазами, кружась в безумном хороводе.
     - И в таком состоянии вы ещё можете работать? - булькнула Елена Николаевна, розовея лицом между книжными полками.
     - А что делать, - пожал плечами Полунин, не поднимая головы. Буквы прыгали, складываясь в надпись: «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА».

     В два часа Федор Степанович вошел в актовый зал, где уже сидели сотрудники школы. При его появлении шум стих. Иветта Серафимовна сочувственно улыбнулась Полунину, но он не прореагировал. Ему заложило уши, и он не слышал даже собственных шагов. Он считал половицы, бочком продвигаясь к указанному ему стулу и сел, сжав коленки. «Двадцать вторая половица, двадцать вторая, двадцать вторая», стучало в голове. А он еще увидел свои дрожащие руки, протертую ткань штанов, ободок грязи на обуви, по четырнадцать дырочек для шнурков на каждом башмаке…
     - Итак, - встал директор, кончиками ароматных пальцев держа перед собой лист бумаги, - перед нами стоит повестка дня «Полунин изнасиловал ребенка».
     - Я никого не насиловал, - вскинулся побледневший Федор Степанович, но стушевался под грозным взглядом директора.
     - Мы должны решить три задачи! – продолжил Яков Михайлович, - первая – какого ребенка изнасиловал Полунин?
     - Я никого не насиловал, - не поднимая головы, простонал Федор Степанович, а в голове стучало «двадцать вторая, двадцать вторая».
     - Не перебивайте меня! – отрезал Смердин, - вам будет дано последнее слово.
     Он раздраженно встряхнул бумагу, вчитываясь в строчки.
     - Итак, какого ребенка изнасиловал Полунин – мальчика или девочку? Вторая задача – когда ребенок был изнасилован и в какой форме!
     - Какой ужас, - прошептала Елена Николаевна и быстрее задвигала вязальными спицами - нитка за ниткой росли мужские носки.
     Елена Николаевна еще с первого класса была неравнодушна к Полунину, и всё надеялась на ответное чувство. Но годы шли, они вдвоем старели, а он молчал. Елена Николаевна, правда, ничем не обнаруживала своей страсти. Только с каждым годом росла в ее шкафу стопка связанных сине-белых в вертикальную полоску носков, а она все не решалась ему их подарить – откладывала. Ждала Случая!
     Она украдкой бросала взгляд на его греческий профиль с загнутыми ресницами и старательно отгоняла думу о том, кого он мог изнасиловать? Мальчика или девочку? Лучше девочку – это все-таки нормальнее. Пусть скажет – «девочка сама попросила» - и все успокоятся. А он сядет в тюрьму, и она будет ездить к нему с новыми шерстяными вещами. И только тогда он поймет, какая редкая женщина все эти годы была рядом с ним.
     - Третья задача – по какой статье возбудить уголовное дело! – наконец заключил Смердин.
     Он обвел глубоко посаженными бесцветными глазками крохотную аудиторию школьного Олимпа. Слева от него в президиуме сидел его юный заместитель Матфей, чьи классические брюки в белую полосочку не скрывали внушительных мужских достоинств.
     Первые ряды аудитории в зале занимала вся библиотека в ее женском составе. Два завуча – Вера Степановна и Наталья Николаевна, соревнующиеся между собой пышнотой искусственных шиньонов, – сидели в противоположных углах третьего ряда. Вечно хмельной завхоз Петрович дремал у входной двери. Главбухша Нина Ивановна в черном сюртуке с галстуком в черный горошек, активная иеговистка, сидела в президиуме справа от Смердина. В последнем, пятом ряду, сидел сорокалетний физрук, Никита Константинович, фрондирующий гомосексуалист, хотя его на собрания никогда не приглашали.
     Смердин бросил взгляд на Полунина - тот сидел мокрой птицей в углу и был виден его классический профиль, раздражавший Смердина больше самой необходимости разбирать его дело. «Нашелся тут Диоген», директор отвернулся и кивнул Матфею:
     - Начинай!
     Матфей встал, тщательно стряхнул с брюк воображаемые пылинки и, откинув изящным жестом густую прядь волос со лба, вышел к кафедре:
     - Третьего апреля на заборе средней школы № 1 города Угробинска появилась надпись «Полунин изнасиловал ребенка», бросающая тень на светлую жизнь школы, ее прошлое, настоящее и будущее.
     Полунин еще ниже опустил голову и сжал руки между коленями – меньше дрожали. Он не мог понять, в чем его могут обвинять, но уже было поздно!
     - Возникает ряд трудновыполнимых задач, положительное решение которых все же возможно лишь при полном и добровольном признании Фёдора Степановича Полунина, библиографа нашей библиотеки.
     Матфей вскинул голову от стопки бумаг и строго посмотрел на Полунина. Он презирал этого закомплексованного, по его мнению, урода, не сумевшего построить нормальную жизнь. «Его пример – другим наука, в частности – мне», подумал Матфей, и, еще раз вскинув голову, продолжил:
     - Чистосердечное признание коллеги Полунина снимет отчасти позор с нашей школы с ее традициями любви и нежного педагогического отношения к ученикам.
     - Что мы и демонстрируем, - раздался насмешливый голос с последней скамьи, и Матфей узрел физрука, улыбающегося своей сатанинской ухмылкой.
     Матфей промолчал, ибо в свое время побывал в объятиях этого неуемного гимнаста, перейдя из них в спокойную постель Смердина. Ложе директора приносило больше дивидендов двадцатитрехлетнему Матфею, чем узкая койка обыкновенного учителя физкультуры.
     - Здесь не место для шуток, - мягко осадил физрука Смердин и нежно кивнул Матфею.
     - Итак, - приободрился Матфей, - три задачи, поставленные нашим глубокоуважаемым и мудрым руководителем Яковом Михайловичем, мы должны решить сегодня. Позволю себе их повторить. Какого ребенка изнасиловал Полунин - мальчика или девочку? Когда ребенок был изнасилован и в какой форме? По какой статье возбудить уголовное дело в случае отказа Фёдора Степановича дать чистосердечное признание коллективу школы!
     Смердин зааплодировал, и вслед за ним захлопала аудитория. Создалось ощущение, что шла прямая трансляция ток-шоу «Маленькая стирка». Матфей зарделся, стал раскланиваться в стороны как дрессированный попугай, скомкав от волнения бумаги, потом, одумавшись, резко остановился и буркнул в микрофон:
     - Слово предоставляется Фёдору Степановичу Полунину.
     Полунин сидел в той же позе, только уже раскачивался сильно взад-вперед. Руки между колен, опущенная голова, бормочущие что-то губы, сведенные носками друг к другу старые ботинки. «Полунина изнасиловал ребенок», - стучало теперь в его воспаленном сознании, - Полунина изнасиловал ребенок, Полунина…». Он вздрогнул и поднял голову.
     - Господин Полунин! – кричал Смердин и стучал кулаком по столу, - мы ждём вас! Не заставляйте нас ждать! Тайм итз мани!
     - Да, - тихо сказал Полунин, встал и поплёлся к кафедре.
     - Что я могу сказать в свое оправдание? - качнулся к микрофону Полунин, и динамики загудели, - ничего…
     У Полунина закружилась голова – напротив него, на задней стене зала, бронзовел профиль Ленина и кумачом горело уже ни к кому не «переходящее» знамя побед и свершений. По стенам висели фотографии выпускников школы, и Полунину казалось, что они и есть настоящие его слушатели. Внизу же сидели призраки, с которыми он провел всю свою жизнь. Страшно!
     - Я окончил эту школу, работаю здесь всю свою жизнь скромным библиографом и никакого тесного отношения к нашим детям не имею. Мало того, что не имею, но и не испытываю к ним никакого влечения, ибо это дети.
     - Но вы неженаты, Полунин, - откинулся на стуле Смердин и вскинул подбородок, - вам, если судить по документам…
     - Пятьдесят три года, - подсказал услужливый Матфей.
     - Вот, - кивнул головой директор, - пятьдесят три года, а вы до сих пор неженаты. Это наводит на мысль о наличии у вас других пристрастий.
     Смердин с яростью посмотрел в конец зала, где тонко хохотал физрук.
     - У меня другие пристрастия, - густо покраснел Полунин, - здесь вы правы – я библиофил.
     Он поцарапал полировку кафедры, посмотрел в окно, в его глазах дрожали слезы.
     - Книги и пластинки – вот моя любовь, которую трудно разделить с женщиной, даже если бы и довелось такую встретить.
     Громко зазвенела сломанная спица в руках Елены Николаевны, и на указательном пальце ее появилась капля крови.
     - Когда я умру - останутся книги, останутся пластинки, которые неизвестно к кому попадут… Мне бывает страшно…
     Тут Полунин повернулся в сторону Смердина и, дрожа искаженным лицом, выкрикнул:
     - Вот уж вам мои книги никогда не достанутся! Мои книги только для человека с чистой душой и чистыми руками! А вы сами холосты уже полтинник, зато вот Матфея растлили и растлеваете до сих пор! И вон Никиту держите при школьном спортзале, а он в душевой после занятий среди третьеклассников расхаживает, в чем мать родила, и им мылом спинки моет! И не только спинки!
     - Полунин совсем чувство меры потерял, – прошуршало волной по залу и дробно хохотал физрук, еще сильнее хлопая себя по коленкам.
     Даже завхоз проснулся, недоуменно глядя на сцену. Смердин начал медленно подниматься, багровея лицом, а Полунин, обратив отчаянный взгляд в аудиторию, прошептал:
     - Я ни в чем не виноват – не казните меня, пожалуйста.
     И, быстро засеменив ногами, выбежал из актового зала. Хлопнула дверь, все молчали, Смердин стоял с красным лицом, и всё хохотал в углу физрук.
     - Что записать в протокол? – услужливо спросил Матфей, подняв шариковую ручку над чистым листом.
     - В протокол, - прогремел Смердин, повторяя слова своего любимчика, - запишем: «библиограф библиотеки школы номер один города Угробинска Полунин Фёдор Степанович отказался дать чистосердечное признание перед своим коллективом и дело об изнасиловании им ребенка передается в руки правосудия».
     - Но ведь он и не мог никого изнасиловать, - вдруг возмущенно брякнула Роза Самуиловна, - это не в его характере. Надо же психологию учитывать! К тому же позволю себе нетактичное замечание…
     Она обвела взглядом присутствующих:
     - По-моему, он никогда и мужчиной не был.
     - Да как вы смеете! - сломалась вторая спица в руках Елены Николаевны.
     - Дорогая, - кисло улыбнулась «рериховка», - ну уж не вам об этом судить.
     Хохот в углу зала перешел в ржание. Все обернулись.
     - В чем дело, - металлическим голосом осведомился Смердин, - вы ведёте себя, Никита, некрасиво.
     - Пусть, пусть, - замахал Никита рукой, - а ваш Полунин и писает как женщина - сидя…
     И заржал уже во весь голос. Легкая усмешка промелькнула на губах Смердина и тут же исчезла. Он обернулся к Матфею:
     - Это не для протокола.

     Полунин плёлся домой, забыв портфель и нелепую остроконечную шляпу, остановился возле забора и потрогал пальцем надпись – «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА» - стойкая краска. Чтобы эта гадость исчезла, надо красить почти весь забор, это сорок четыре с половиной доски, а Смердин денег не даст, значит, надо покупать краску на свои деньги, а их нет - зарплату задерживают второй месяц. Вздохнув, он пошел дальше, стараясь идти ближе к домам и быть незаметнее. Ему казалось, что весь Угробинск смотрит на него и показывает пальцем. Он вздохнул – идти надо было далеко, туда, где начинались частные дома, а в одном из тупиков, в самом конце, стоял его собственный. С прохудившейся крышей, с небеленой верандой, кривой калиткой и тусклыми окнами, где на подоконнике одного из них его всегда ждал древний рыжий кот Федосей.
     Полунин шёл к своему дому, тёплому умными книгами и виниловыми пластинками с классической музыкой, и в голове его почему-то зазвучала соната Баха для скрипки и чембало.
     Его кто-то толкнул, извинившись, но Полунин не обратил внимания – он был весь в музыке.
     Он машинально зашел в свой двор, даже не замкнув калитку. В доме он не снял обуви, прошел сразу на кухню, не включая света и где, радостно мурча, выгнул спину Федосей. Полунин погладил кота, придвинул табурет и сел возле окна. Перед окном набухала белая сирень. Увидит ли он ее во всей красе? Полунин вздохнул.
     Надвигался вечер.

     ***

     Возле калитки полунинского дома остановилась Елена Николаевна. Она тяжело дышала пухлой грудью, а правую руку оттягивала тяжелая сумка. В сумерках идти было трудно и страшно – в конце тупика должен быть дом Полунина. Но там была чернота – ни одно окно не горело. Елена Николаевна поставила сумку на землю, давая отдых руке, и тронула калитку – та со скрипом открылась. С гулко бьющимся сердцем она потопала по тропинке к дому. Входная дверь дома была также гостеприимно отомкнута.
     - Полунин, - прошептала Елена Николаевна, - Федор Степанович… Вы меня слышите?
     Елена Николаева заколебалась, идти ли дальше. А вдруг он спит после тяжелого дня? И что она ему скажет? Что делает в такой неприличный час у постели с мужчиной?
     Вдруг Елена Николаевна закричала – мимо нее, задев пушистым хвостом ноги, из дома стремглав бросился рыжий кот.
     - Господи, - простонала женщина и положила руку на сердце.
     Ей было страшно – она была первый раз в доме Полунина! Только бы он не отверг ее! Только бы понял ее уникальную любовь! Он все поймет – он же такой умный! И простит ее вторжение в его одухотворенную жизнь. Ах, Господи, она готова каждый день возить ему передачи в тюрьму, только бы не отогнал от себя, только бы позволил любоваться собою, ах! Нет, она правильно сделала, что пришла! Надо всё-всё ему рассказать, всё, до последнего дня, и он простит!
     - Федор Степанович, - еще раз прошептала она, - вы не спите?
     Она щупала стены в поисках выключателя и, наконец, нашла что-то похожее на кнопку. Она нажала на нее и увидела Полунина.
     Он висел на бельевой веревке, прикрепленной к крюку на потолке, отчего лампа горела из-за его спины. Его лицо было перекошено, вздуто и казалось синим. Почти вылезшие из орбит глаза, казалось, возмущённо смотрели на нежно-розовую Елену Николаевну.
     - А, - хотела закричать Елена Николаевна, но голос пропал, и звук булькнулся куда-то вниз.
     Женщина бросилась вон из дома, возле калитки задев собственную сумку, из которой рассыпались вязаные носки. Одни носки в сине-белую полоску.
     Елена Николаевна бежала по темной улице, беззвучно крича и размахивая толстыми ручками. Потом остановилась, жадно глотая воздух и ручьи слёз, и вспомнила, что на работе, в последнем ящике её стола, под стопкой бумаг спрятан аэрозольный баллончик белой краски. Надо от него избавляться!
     - Надо, - качнула головой Елена Николаевна, еще глубже вдохнула ночной воздух, слизнула соль с губ и еще тише, но настойчивее добавила, - завтра же!

     2003